Привычка грамотного риск-менеджмента

 

ЧТОБЫ ПРОГНОЗ НЕ ОПРАВДАЛСЯ

Арина Едемская: Яков Моисеевич, Вы являетесь ординарным профессором Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». На сайте НИУ «ВШЭ» сказано, что в сферу Ваших профессиональных интересов входят макроэкономика, математическое моделирование и корпоративный менеджмент. Исходя из Вашего опыта в топ-менеджменте российских корпоративных гигантов, так ли полезна теория?

Яков Уринсон: Теория всегда полезна! Нет ничего более практичного, чем хорошая теория, как говорил известный классик. Я начал образование с математического моделирования, которое заставляет системно думать. Потом я работал в правительстве – занимался экономикой, затем работал в энергетической компании – все это тоже дало очень много. В РАО «ЕЭС России» я получил большой опыт корпоративного управления. Потом я пришел в «Роснано». Это инновационная компания, и, конечно, она не такая гигантская, как РАО «ЕЭС России», зато у нее куда более интересная продукция: до нас в мире, или, во всяком случае, в России, такую продукцию никто не производил. Это означает совершенно иной характер работы. Опыт системного подхода в математическом анализе и опыт работы в министерстве экономики, правительстве, после которого хорошо понимаешь все экономические связи и в стране, и в отрасли, – те составляющие, которые мне сегодня очень помогают.

Арина: Как Вы считаете, насколько реальны те прогнозы, которые сейчас дает Минэкономразвития, им можно доверять?

Яков: Прогноз прогнозу рознь. Когда мы слушаем прогноз погоды по радио, мы думаем, взять или не взять с собой зонтик. Прогнозы в экономике имеют совершенно другой смысл, будь то прогноз развития отрасли, региона или экономики страны. Зачастую прогноз нужен управленцам для того, чтобы не допустить предсказанного в нем и принять соответствующие меры. Особенно это касается долгосрочных и среднесрочных прогнозов. Они нужны как раз не для того, чтобы «железно» случилось то, что написано, а для того, чтобы руководители могли принимать решения, способные усилить положительные тенденции того или иного прогноза и остановить отрицательные тенденции, если таковые выявлены. Что касается российского Министерства экономического развития, то там сейчас работают очень квалифицированные руководители и специалисты. В советское время, когда спрашивали какого-нибудь работягу: «Как ты воспринимаешь решение партии и правительства?» – то чаще всего слышали ответ: «С чувством глубокого и полного удовлетворения». Так и я сейчас, читая материалы Минэкономразвития, испытываю чувство глубокого и полного удовлетворения: материалы качественные, содержательные. Еще раз повторюсь: в экономическом прогнозе его «оправдываемость» – это не главное; главное, чтобы этот прогноз показал людям, принимающим важные политические и экономические решения, что им нужно делать. В этом смысле прогнозы и материалы, которые дает Минэкономразвития, отвечают очень высоким требованиям.

Арина: Приходят новые специалисты и меняется ситуация в целом, а меняется ли система прогнозирования и планирования?

Яков: Конечно. Расширяется арсенал методов прогнозирования и планирования, изменяются их объекты. Если раньше планировалось производство для каждого завода, то теперь объекты изучения и регулирования – социально-экономические процессы в обществе, это совершенно другой предмет. Методики становятся куда более сильными и содержательными, а главное то, что сейчас в Минэкономразвития умеют их правильно применять. Другое дело, что далеко не всегда те рекомендации и прогнозы, которые там делают, воспринимаются достаточно адекватно руководством страны. Впрочем, здесь мне трудно судить. Как писал Шота Руставели, «каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».

ПРОЕКТЫ — ТОЛЬКО ВЕНЧУРНЫЕ

Арина: Когда Вы работали в правительстве, было принято постановление о неотложных мерах по усилению государственной поддержки науки. Сравнима ли с тем примером современная модернизация российской экономики?

Яков: Это было совершенно другое время и абсолютно другие условия: дефицит бюджета доходил до более чем 10%, шахтеры бастовали, оборонная промышленность была «на голодном пайке» и надо было сохранить хотя бы ключевые ее заводы. Сейчас профицитный бюджет, недостатка в ресурсах нет, достаточно благополучная страна, другие заботы и другие проблемы, иные методы руководства. Так что середина 1990-х годов, середина нулевых или теперешнее время – абсолютно несравнимы по условиям работы Министерства экономики или Министерства финансов, по характеру решений, которые принимаются, по степени социальной значимости этих решений. Сейчас мы обсуждаем, будут ли увеличены пенсии, на сколько процентов их можно поднять, а раньше мы обсуждали, с каких предприятий и каких государственных проектов снять деньги, чтобы шахтеры, наконец, получили зарплату. Совершенно несопоставимое время.

Арина: Тогда поговорим о более позднем времени. Прошло около шести лет с момента создания «Роснано» – компании, инвестирующей в частные проекты. Такой тип работы оправдал себя?

Яков: Идеология, которой мы придерживались в «Роснано» с первых дней, состояла в том, что мы должны находить проекты, которые будут окупаемы. В них будет вкладываться частный капитал, и только в этом случае мы добавим те государственные деньги, которыми нас наделили при образовании корпорации «Роснано». Наш главный принцип заключался в том, что мы всегда – миноритарные акционеры создаваемых нами компаний. Одно дело – государственная или научная экспертиза, а другое дело – частный собственник, который вкладывает деньги только тогда, когда он уверен, что он эти деньги отобьет. Находя в сфере наноиндустрии проекты, в которые готов вложиться частник, мы доводим идеи до ума, договариваемся с инвесторами и наш совет директоров решает, сколько добавит «Роснано» (нельзя забывать, что это деньги налогоплательщиков), чтобы реализовать интересный, выгодный и содержательный проект. Все проекты, которыми мы занимались, по сути венчурные. Здесь всегда есть риск, что что-то не получится, например, что мы выпустим продукцию, которая не будет пользоваться спросом, потому что кто-то нас уже опередил. У нас действительно были просчеты. Мы сделали проект, вложили деньги – и вдруг выяснилось, что такой продукт уже производят, но с более низкими затратами. Были случаи, когда мы проигрывали на рынке, не выполняли показатели, которые должны были выполнить, проекты окупались не за три года, а за семь лет. Однако были и очень успешные проекты. Поэтому, на мой взгляд, идеология работы «Роснано» себя оправдала, особенно если учесть, что мы вкладываем деньги в проекты только в области наноиндустрии. Даже когда нам предлагали очень заманчивые идеи, но не из предписанной нам инвестиционным меморандумом сферы, мы их отклоняли. Принципиально важно, что мы принимаем к рассмотрению и реализовываем только те проекты, которые заканчиваются производством продукции, ее сбытом на рынке. Мы не финансировали научные ис- следования в чистом виде, для этого есть Академия наук и отраслевые институты. Не все складывалось гладко за эти шесть лет, но в одном можно быть уверенным – это того стоило.

Арина: За образованием «Роснано» последовал целый ряд инициатив государства – по созданию фонда «Сколково», Российского фонда прямых инвестиций, Российской венчурной корпорации… Как Вы оцениваете то, что с ними произошло за это время?

Яков: Я считаю, это позитивный опыт. Во всем мире запуск мощных инновационных проектов осуществляется при участии государства. Наше государство поступило правильно, когда вложило деньги в Сколково, в «Роснано» и другие начинания такого рода. Я никогда не приветствовал вложения в инициативы, в которые может вкладываться частник. Когда государство при дефиците средств тратит их на строительство автозавода или развитие производства нефтегазового оборудования – это безобразие. Запускать крупные инновационные проекты без участия государства практически невозможно.

ПРОРАБОТАННАЯ ТЕОРИЯ

Арина: Когда Вы были заместителем председателя правления РАО «ЕЭС России», как принимались решения для энергетики?

Яков: Анатолий Чубайс, я и многие другие специалисты, пришедшие с нами в РАО «ЕЭС России», работали до этого на макроуровне – в Министерстве экономики, в Министерстве финансов, в ЦБ. Существовало мнение, что вряд ли мы сможем справиться с проблемами на уровне отрасли и предприятий. Да, нам иногда не хватало практического опыта и понимания специфических проблем такой сложной отрасли, как электроэнергетика. Но зато мы хорошо понимали те рыночные механизмы, которые уже вовсю работали в нашей стране благодаря реформам, начатым в 1991 году Егором Гайдаром. В 1990-е годы за электроэнергию никто не платил, считалось, что это дармовой товар. Неоплаченной оставалось до 90% отпущенной электроэнергии. Не только население, но и крупные предприятия считали нормальным платить за нее с опозданием в полгода, год, два года. Но ведь надо было платить зарплату электрикам, ремонтировать станции и тянуть новые сети. Откуда было брать деньги? Разумеется, все делалось за счет государственного бюджета.

Арина: Очевидно, что с этим надо было бороться. Но как?

Яков: Первое, что мы сделали, – навели порядок в РАО «ЕЭС России». Основной критерий любого акционерного общества – прибыль. Что касается электроэнергетики, считалось, что это отрасль, которая может жить за счет бюджета. Это глупость! Мы добились результатов путем жестоких мер, вплоть до отключения потребителей. Когда за неплатежи мы отключали всех должников, в том числе оборонные заводы и целые жилые кварталы, естественно, возникало множество скандалов и демонстраций. Лозунги «Долой Чубайса!» были привычным делом, пока народ не понял: так, как было раньше, уже не будет. Прежде было принято потреблять электроэнергию, но не было принято платить. Электро- энергия – такой же товар, как хлеб, соль или колбаса, получать ее можно лишь в обмен на деньги. Как только за нее начали платить, стала выстраиваться нормальная экономика в отрасли, появился нормальный менеджмент, а значит, и нормальное управление. У РАО «ЕЭС России» появилось более 140 дочерних предприятий, которые производили энергию и доставляли ее до потребителя: теплостанции, гидростанции, сетевые компании, строительные и ремонтные компании. Мы вывели их на прибыльный уровень, а убыточных за редким исключением не осталось. Предприятия электроэнергетики стали нормально функционировать как хозяйствующие субъекты, продавать тепло и электроэнергию, а не просто поставлять их, люди в отрасли стали получать нормальную зарплату, собственники и менеджеры зарабатывать и искать средства на инвестиции, а не «выбивать» их из бюджета. Пошел законодательно регулируемый процесс акционирования электроэнергетики. В генерацию пришел частный, в том числе иностранный капитал. Федеральные сети остались в руках у государства. Электроэнергетика превратилась в нормальную отрасль, как машиностроение или любая другая. Так она и работает. Слово «неплатежи» сегодня забыто.

Арина: В какой момент пришло понимание того, что электроэнергетика критически нуждается в рыночных преобразованиях?

Яков: О необходимости рыночных реформ в естественных монополиях, в том числе электроэнергетике, заявило еще правительство Гайдара в своей программе, которая была обнародована в 1992 году. Мы хорошо знали опыт других стран, в частности правительства Маргарет Тэтчер, которое осуществило рыночные преобразования в британской электроэнергетике. Опыт Англии и других стран убедительно показал возможность, целесообразность и важность таких преобразований.

Арина: Вы сказали про пример Англии. В РАО «ЕЭС России» была практика привлечения иностранных консультантов?

Яков: Конечно. Мы объявили конкурс. Выиграли его как наши, так и зарубежные консультанты. Мы сотрудничали и с теми и с другими достаточно тесно по самым разным вопросам. Кстати, представители фирмы Carana, работавшие на нас, – это те же люди, которые были задействованы в английской реформе электро- энергетики. Арина: Чувствовалась ли разница в подходах между отечественными консультантами и зарубежными? Было ли ощущение, что с одними работать комфортнее и эффективнее, чем с другими?

Арина: Чувствовалась ли разница в подходах между отечественными консультантами и зарубежными? Было ли ощущение, что с одними работать комфортнее и эффективнее, чем с другими?

Яков: Не могу сказать, что она очень чувствовалась. Реформа электроэнергетики – вещь хоть и сложная, но достаточно изученная. Теория этого вопроса в контексте реформ естественных монополий хорошо проработана наукой. Мы работали на равных с нашими и иностранными консультантами, придерживаясь железного правила нанимать консультантов на открытых конкурсах. У нас были очень сильные консультанты – и иностранные, и отечественные.

ИННОВАЦИИ НЕ НАДО «ВНЕДРЯТЬ»

Арина: Вы сейчас являетесь членом правления Фонда Егора Гайдара. На Гайдаровском форуме в этом году звучали весьма критичные высказывания в адрес сложившейся корпоративной системы. Например: «Правительство призывает к инновационному развитию, но один центр Сколково не сможет решить эту задачу, нужно менять корпоративную культуру; сейчас страна управляется страхом, люди боятся высказывать свое мнение, проявлять инициативу. При такой ситуации внедрение инноваций невозможно, потому что у людей нет свободы мыслей и действий». Согласны ли Вы с этим как руководитель?

Яков: Согласен, но я бы хотел посмотреть на проблему еще и в другой плоскости. Меня и в советское-то время удивляли слова «внедрение научно-технического прогресса». Теперь снова говорят «внедрение инноваций». Внедрение – это навязывание, которому среда сопротивляется. Инновации не надо внедрять, надо создавать такие условия, чтобы бизнес стремился использовать нововведения. Само слово «инновация», которое впервые еще в начале XX века употребил экономист и социолог Йозеф Шумпетер, обозначало у него средство решения бизнесом своих проблем с помощью нововведений. Чтобы выиграть у конкурента, бизнесмен придумывает что-то новое. Инновации ведь касаются и организации производства, и техники, и технологии. Когда говорят об инновациях, слово «внедрение» употреблять не стоит. Но, вероятно, нужны усилия государства и специальные институты типа Сколково и «Роснано», чтобы запустить процесс инновационного развития и стимулировать стартапы.

Арина: Работая с Егором Гайдаром, Вы выпустили научную работу о прогнозах развития российской экономики. Наверняка она произвела большое впечатление на правительство?

Яков: Мы сделали прогнозы того, что будет в случае рыночных реформ с экономикой России, которая до этого рассматривалась лишь как часть советской экономики. Я опубликовал статьи в журналах «Экономика и математические методы», «Плановое хозяйство» и «Вопросы экономики». Потом вышла моя книга, посвященная тому, как может развиваться экономика РСФСР при переходе к рынку. Работу мы выполняли совместно с Евгением Ясиным и другими учеными, ее до сих пор многие цитируют. Моим делом было все посчитать, показать конкретные последствия, а идеологию реформ разрабатывали другие люди, среди которых был и Егор Гайдар. После публикации состоялось большое совещание, которое проводил тогдашний премьер-министр Николай Рыжков. Прежде чем занять пост премьера, Николай Иванович был председателем Госплана, считался очень прогрессивным специалистом, к тому же умел слушать. На совещании мы выступали вместе с Евгением Ясиным: рассказывали, что будет с экономикой России, если мы проведем рыночные реформы и приватизацию; объясняли, как изменятся ВВП и занятость, как поведут себя различные отрасли. Мы показывали, что сначала темпы роста ВВП резко упадут, а уровень безработицы составит больше 10%… После того как прозвучали эти цифры, Рыжков не выдержал: «Какая безработица?!» Для реальности, в которой существовал Советский Союз, это было абсолютной дикостью. Прошла и другая конференция, где Ясин представлял проекты по рыночным преобразованиям. Она проходила в Колонном зале Дома союзов, куда со всей страны съехались ученые – обсуждали доклад Леонида Абалкина, предлагавшего радикальную экономическую реформу. Хоть она и называлась радикальной, господствующее положение все-таки оставалось у государственной собственности. В сравнении с ней то, что предложил Гайдар, выглядело настоящей революцией. Были и другие варианты, иногда совсем смешные, например когда предлагалось из Москвы централизованно управлять чуть ли не всей экономикой. При такой схеме, скажем, премьер по громкой связи объявляет, какого товара не хватает, и соответствующее предприятие берется этот товар производить. Такой вариант академик Леонтьев в свое время назвал «электронным фашизмом», когда под вымя каждой коровы нужно будет поставить электронный датчик. В дискуссии о предстоящих рыночных реформах участвовали первые лица страны, и все предложения обсуждались очень бурно.

Арина: Сейчас Вы являетесь председателем совета директоров банка «Стратегия», основанного Вашим братом еще в 1994 году. Насколько макроэкономические показатели и Ваше умение прогнозировать ситуацию помогают банку?

Яков: Конечно, качественно построенный прогноз всегда позволяет уверенно чувствовать себя в завтрашнем дне. Банки постоянно сталкиваются с волатильностью на валютном и товарно-сырьевых рынках, рынках ценных бумаг, драгоценных металлов. Банк «Стратегия» существует уже почти 20 лет, он успешно пережил оба больших финансовых кризиса, погубивших не одно кредитное учреждение не только в России, но и за рубежом. Это говорит о том, что наш подход к прогнозированию рисков и их соотношения с потенциальной доходностью себя оправдывает на практике. Как я уже говорил, 1990-е и начало 2000-х годов – это было совсем другое время, мы работали очень осторожно, взвешивали каждый свой шаг, поскольку система была довольно непрочной. Сейчас можно действовать решительнее, ярче заявлять о себе, что мы и делаем. Однако наша привычка грамотного риск-менеджмента, как сейчас принято говорить, в банке сохраняется.

Арина: Насколько сейчас стратегия развития банка соответствует конъюнктуре рынка?

Яков: Банк «Стратегия» на протяжении многих лет был достаточно небольшим, так сказать, кэптивной финансово-кредитной организацией, которая обслуживала узкую группу клиентов. Этого было вполне достаточно. Затем было принято решение продать банк. Я считаю важным, что, несмотря на приход новой команды, все прежние клиенты остались в «Стратегии». Сам банк стал уже полноценной розничной структурой. Сейчас совет директоров сосредоточен на сделках слияния-поглощения, так как для нас это самый быстрый путь роста. Я, честно говоря, поражен, насколько стремительно меняется банк. В прошлом году был проведен ребрендинг, недавно была перезапущена продуктовая линейка, активно развивается сеть. В «Стратегию» пришла новая команда профессионалов; это действительно качественный топ-менеджмент, мы возлагаем большие надежды на него. На пост председателя правления банка «Стратегия» пришел Сергей Тимофеев, возглавлявший ранее «МДМ Банк». По сути, перемены только начались, еще очень многое предстоит сделать, но результаты уже есть. Капитал увеличивается, банк поднимается в финансовых рейтингах. Рейтинговое агентство «Эксперт РА» присвоило банку «Стратегия» рейтинг кредитоспособности В++ с прогнозом «позитивный», и мы планируем в ближайшие месяцы повысить его до уровня А.

По примеру Скандинавии

По словам Якова Уринсона, сегодня для того, чтобы любые организационные и технические инновации были выгодны, требуются такие институциональные условия, при которых собственность будет защищена. Создание таких институтов в стране в значительной мере было заложено в октябре 1993 года, когда в правительство вернулся Егор Гайдар. Однако в начале 2000-х все внимание было привлечено к рынку углеводородов.  Яков Моисеевич вспоминает, что цена нефти летом 1998 года составляла 7,8 долл. за баррель. Не так давно Высшая школа экономики, Институт Гайдара и Российская экономическая школа провели расчеты по правительственной программе, ориентированной на двадцать лет. Согласно этим расчетам, при цене на нефть 60–70 долл. российская экономика будет чувствовать себя вполне комфортно. Следуя опыту Норвегии, все доходы, превышающие этот барьер, можно направлять, например, в Фонд благосостояния населения. «Все говорят, что высокие доходы от продажи нефти и газа – это наше проклятье. Я так не считаю. Углеводороды – это наше природное богатство, которое дает нам сильные конкурентные преимущества, – отмечает Яков Моисеевич. – Но их нужно использовать для того, чтобы развивать передовые производства. У страны гигантский потенциал, в том числе интеллектуальный, и его нужно грамотно использовать. Что же касается природных ресурсов, то дополнительные расходы от их эксплуатации при благоприятной мировой конъюнктуре следует направлять не столько на дополнительное потребление, сколько на инновационное развитие. Однако это требует крупных институциональных преобразований и  серьезного улучшения инвестиционного климата в нашей стране».

Современные технологии на службе «Роснано»

«Российская корпорация нанотехнологий» была учреждена специальным Федеральным законом от 19.07.2007 года. На сегодняшний день при участии «Роснано» создано 83 проектных компании, 10 нанотехнологических центров, причем проектные компании трудятся в самых разных отраслях. Открыты наноцентры в Зеленограде, Дубне и Томске, закрывшихся предприятий нет. Яков Уринсон отметил, что в большинстве случаев сроки ввода оказались более поздними, чем были намечены, а сроки окупаемости вышли длиннее, чем изначально рассчитывалось. Однако самое главное – теперь производится современная продукция, начиная от светодиодов и заканчивая инновационными лекарственными препаратами. Нанотехнологические центры прекрасно работают, обеспечивая доступ широкому кругу предпринимателей к современному оборудованию. В начале 2011 года американское издание Fast Company, специализирующееся на теме инноваций, составило рейтинг ведущих инновационных компаний России. В этом рейтинге компания «Роснано» заняла четвертое место.

Беседовала Арина Едемская.